, а к тебе – нет. Спи, маленький, надо спать…
Это было очень, очень, очень давно, за многое множество лет, за три войны от этого вечера. Так давно, что память не в силах пробиться туда, в ту новогоднюю ночь, И спокойная ласковая ладонь вдруг вздрагивает, срывается лихорадочной спешкой, как руки сестры милосердия тогда, в польских лесах… И льдистый морозный узор на окнах марают вдруг алые блики, дымившиеся на обледенелых брустверах под Екатеринодаром… И медовый дух новогодних свечей растворяется в жирном трескучем чаду горящего гаоляна на скорбных полях Манжурии…
Как это жестоко! Как жестоко!
Ротмистр едва не упал, потому что прапорщик вцепился вдруг в рукав его шинели, рванул, затряс:
– Вячеслав Николаевич, очнитесь! Идут!
Да. Идут. Серые всадники замаячили впереди, там, куда уставился ствол пулемета. Серые – это потому что сумерки, а вообще-то они, конечно, красные. Господи, ну что же это за нелепость такая в голову лезет?!
Руки прочно легли на рубчатые, морозно обжигающие рукояти. Рядом хлопотливо умащивается прапорщик, уминает снег, передвигает коробки с лентами… А эхо, дивное чистое эхо, покорно множит хруст смерзшегося снега под копытами, конский храп, голоса, властный железны
Это было очень, очень, очень давно, за многое множество лет, за три войны от этого вечера. Так давно, что память не в силах пробиться туда, в ту новогоднюю ночь, И спокойная ласковая ладонь вдруг вздрагивает, срывается лихорадочной спешкой, как руки сестры милосердия тогда, в польских лесах… И льдистый морозный узор на окнах марают вдруг алые блики, дымившиеся на обледенелых брустверах под Екатеринодаром… И медовый дух новогодних свечей растворяется в жирном трескучем чаду горящего гаоляна на скорбных полях Манжурии…
Как это жестоко! Как жестоко!
Ротмистр едва не упал, потому что прапорщик вцепился вдруг в рукав его шинели, рванул, затряс:
– Вячеслав Николаевич, очнитесь! Идут!
Да. Идут. Серые всадники замаячили впереди, там, куда уставился ствол пулемета. Серые – это потому что сумерки, а вообще-то они, конечно, красные. Господи, ну что же это за нелепость такая в голову лезет?!
Руки прочно легли на рубчатые, морозно обжигающие рукояти. Рядом хлопотливо умащивается прапорщик, уминает снег, передвигает коробки с лентами… А эхо, дивное чистое эхо, покорно множит хруст смерзшегося снега под копытами, конский храп, голоса, властный железны
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
