ет, но и собак. Да и какая тварь тут держаться будет, коли ни кола у нас, ни двора. Кору и лебеду трескаем».Я подивился этой нищете и думаю: «Неужели это наяву, а не во сне?»Протер глаза. Нет, наяву! Так вот она, наша деревня!Обратил я потом свое просвещенное внимание на бабу.Сидит она в углу, сердечная, как воск желтая, накрывшись порванной косынкой, вся скрючившись, точно сама нужда оседлала ее, толкает зыбку, подвешенную к потолку, и тихо-тихо напевает, как у Островского, в «Сне воеводы»: «Спи, усни, хрестьянский сын!..»Голос у нее глухой, с надрывом.Поет – и нуль внимания на нас, как будто никого в комнате. А за стеной гудит, рвет и мечет, и изба ходит. «Ходит изба, ходит печь!..»Подхожу к бабе и спрашиваю:«Твой ребенок?»Поднимает лицо, вскидывает мутные глаза и кивает головой.«Мальчик?»«Мальчик», – отвечает чуть слышно.Тяжело ей, видно, говорить.«А как звать?»«Пронькой».Я запахнул шубу и нагнулся к зыбке. И предо мной, как в вогнутой раме, на куче тряпья предстал уродец с большим острым животом на тоненьких, как спички, ножках, с зеленым квадратным лицом и темными, широко открытыми, немигающими глазами. Не глаза, а два придорожных оврага.Уродец сосал что-то черное.Я потянулся
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
