убу и нагнулся к зыбке. И предо мной, как в вогнутой раме, на куче тряпья предстал уродец с большим острым животом на тоненьких, как спички, ножках, с зеленым квадратным лицом и темными, широко открытыми, немигающими глазами. Не глаза, а два придорожных оврага.Уродец сосал что-то черное.Я потянулся к этому черному и вижу – тряпка, простой обрывок не то войлока, не то нижней юбки.Недурное питание! Как вы находите?!Я снова глянул на лежащего предо мной «хрестьянского сына», на этого Проньку, и подумал, что оставить его здесь так, в этом холодиле, среди этого ужаса и нищеты, нельзя. Было бы страшным преступлением.В город его, в город!Окружить попечением, уходом и поставить его на ноги!Желание вырвать хотя бы одного из сотен тысяч таких, как он, Пронек, гибнущих в глухой степи под свист и похоронный напев вьюги, дать ему соки, жизнь захватило меня всего, и я обратился почти с мольбой к бабе:«Слушай, как тебя!..»«Агафья».«Вот что, Агафьюшка! Отдай-ка мне твоего Проньку. Человек я не злой и худа тебе не желаю. Я увезу его в город, в Казань, и, как за родным, смотреть буду, поить, кормить! Захочешь потом повидать его, напиши. Вышлю на дорогу туда и назад деньги. Живи у меня, сколько хочешь. Если здесь оставить его, помрет ведь. Ты как?!»«Я как?! Да я в ноги тебе поклонюсь! – просияла баба. И откуда в ней голос взялся? – Хоша ты и барин, а душа у тебя, вижу, простая. Верно говоришь, помрет здесь. Возьми его. Богу молить за тебя будем».«Я тебе еще десять рублей оставлю».Несчастная в ноги. То же и муж.Оставил я, значит, им денег, адрес – и гайда!..Опять мы на санях…Дзинь, дзинь, дзинь! Шире дорогу! Проньку везем!Завернули мы его хорошенько в два одеяла и в рот бублик маковый сунули.«Ну, как себя, сын хрестьянский, чувствуешь?» – с
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
