ягодах, о бане по-черному, о маленькой быстрой речке Тьмака, что впадает в Волгу, о запахе парного молока, о лягушачьем концерте на маленьком заросшем пруду за огородами, где стояли баньки, о запахе чистого, до белизны отмытого деревянного пола в передней части избы, об удивительных, неповторимых по своему рисунку окнах с наличниками в каждой избе, о простодушных, добрых людях – честных и бесхитростных, как дети. Это было так давно, что теперь мне делается страшно – вдруг все стало другим…
Каждое лето моя мама с нами, тремя ее дочерьми, нагрузившись тяжелой поклажей, отправлялась на все лето в деревню, а папа приезжал туда в свой отпуск. Мы были так бедны (хотя тогда я этого не знала), что у нас часто не бывало денег, чтобы ехать на пароходе, и мы шли пешком до нашей Кокошки. Вот и Кокошка!
Там на горе стоял трактир, он так и назывался тогда – не ресторан, а трактир, и богатые крестьяне, распродав на рынке свои продукты, сильно напивались там. И позже, когда я видела купцов в пьесах Островского, мне всегда вспоминалась наша Кокошка и этот трактир. Пьяных я всегда очень боялась, эти здоровенные невменяемые мужики внушали мне ужас. Но рядом была моя мама и старшие сестры, и с ними все становилось нестрашным. На прилавке в трактире стоял большой самовар, и лежали баранки (совсем как в фильме «Сказание о Земле сибирской»). Попив чайку с бараночками, мы ехали попутными телегами или шествовали пешком дальше. Мне очень нравилось, когда меня, как самую маленькую, брали на телегу. Запах сена, старых овчин, лошадиный шелковый зад с роскошным хвостом и какие-то повелительно-спокойные, понятные для лошади слова и междометия хозяина, державшего вожжи: «Но-но… дура… Пшла… Тпр-р-ру»… И она слушалась, мотала головой и гривой, косила св
Каждое лето моя мама с нами, тремя ее дочерьми, нагрузившись тяжелой поклажей, отправлялась на все лето в деревню, а папа приезжал туда в свой отпуск. Мы были так бедны (хотя тогда я этого не знала), что у нас часто не бывало денег, чтобы ехать на пароходе, и мы шли пешком до нашей Кокошки. Вот и Кокошка!
Там на горе стоял трактир, он так и назывался тогда – не ресторан, а трактир, и богатые крестьяне, распродав на рынке свои продукты, сильно напивались там. И позже, когда я видела купцов в пьесах Островского, мне всегда вспоминалась наша Кокошка и этот трактир. Пьяных я всегда очень боялась, эти здоровенные невменяемые мужики внушали мне ужас. Но рядом была моя мама и старшие сестры, и с ними все становилось нестрашным. На прилавке в трактире стоял большой самовар, и лежали баранки (совсем как в фильме «Сказание о Земле сибирской»). Попив чайку с бараночками, мы ехали попутными телегами или шествовали пешком дальше. Мне очень нравилось, когда меня, как самую маленькую, брали на телегу. Запах сена, старых овчин, лошадиный шелковый зад с роскошным хвостом и какие-то повелительно-спокойные, понятные для лошади слова и междометия хозяина, державшего вожжи: «Но-но… дура… Пшла… Тпр-р-ру»… И она слушалась, мотала головой и гривой, косила св
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
