ки спрыгнул кто-то и ко мне идет. Я крикнуть-то хочу и не могу. А потом как-то рукой его схватила… Рука-то моя – как в пух: мягкое что-то такое, пушистое! А я же сроду никакой молитвы не знала. Лежу, думаю: "Господи!" А мужик-то у меня с ребятишками на полу. Спал крепко, если он уснет, его не разбудишь. Он мне притащил палку:– Если чего тебе надо: попить или чего – потычь меня. А то пока меня будишь, и ребят разбудишь.Я лежу, боюсь пошевелиться. Потом разбудила его:– Ложись со мной.– Да ты че?– Ну тогда стели мне на пол, я с тобой лягу. Не лягу я одна.Я так всю ночь пролежала с открытыми глазами. Лампу себе поставила, и он возле лег.А потом назавтра-то свекровь пришла, я ей и стала рассказывать: мама, мол, так и так… Она:– Ах ты… Что ж ты его не спросила, к добру или худу?Я говорю:– Я испугалась. Мне не приходилось, я и не знала.Она так на меня посмотрела, но ничего мне не сказала. И, видимо, подсказала, чтобы убрали все зеркала. Дня три, наверное, прошло, я встала, вижу: ни одного зеркала нет.– Где ж зеркало-то у нас?– Не знаем.А потом (уж много времени прошло) я взглянула в зеркало: а у меня на шее, на этой стороне три и на этой два пальца-то".В 1870 г. в имении помещика Щапова н
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
