от города Токопильи, примерно в двух с половиной милях от Тихоокеанского побережья…
И скоро из рассказа старика начала вырисовываться весьма необычная история…
Слегка волнистая равнина, безлюдная и пустынная, не имела конца. Под горячими лучами солнца ее гнетущее однообразие скрашивалось лишь бирюзовой голубизной неба и мерцавшими по временам вспышками ослепительных игл света, отброшенных гранями камней. От зноя пересыхало в горле. Короткие лиловые тени от камней и скал дрожали, волновались и растекались в полуденном жарком мареве, как в причудливых видениях сюрреалистов.
По пескам медленно тащился большой фургон, запряженный лошадьми, и всадник на худосочном чалом коне с чеканной серебряной уздечкой. Человек с лицом и руками цвета бронзы и властным орлиным профилем в одежде из домотканой пестрой материи подъехал к дышлу фургона. Из кибитки высунулась голова в широкополой островерхой шляпе и вопросительно повернулась к всаднику.
– Что скажешь? – спросил человек по-английски.
– Море, – возвестил индеец, протянув вперед заскорузлый палец. Он говорил на одном из перуанских наречий, но белые люди немного понимали его язык.
– Где ты увидел море? – удивился человек в фургоне и даже привстал, чтобы лучше видеть.
– Там, за холмами, море, – настаивал индеец.
– Не болтай вздор, – попробовал вразумить его человек в широкополой шляпе, – ты говорил, что до моря далеко. Ты, должно быть, не знаешь ни местности, ни куда привел нас. И зачем только ты нам навязался?! Я думаю, – обратился он к компаньону в глубине фургона, – мы заблудились.
– Не заблудились, – меланхолично возразил человек с орлиным профилем. Там, за холмами, море, – продолжал повторять он, – до моря далеко. Дальше я не пойду. Мне дальше нельзя. – Глаза его испуганно бега
И скоро из рассказа старика начала вырисовываться весьма необычная история…
Слегка волнистая равнина, безлюдная и пустынная, не имела конца. Под горячими лучами солнца ее гнетущее однообразие скрашивалось лишь бирюзовой голубизной неба и мерцавшими по временам вспышками ослепительных игл света, отброшенных гранями камней. От зноя пересыхало в горле. Короткие лиловые тени от камней и скал дрожали, волновались и растекались в полуденном жарком мареве, как в причудливых видениях сюрреалистов.
По пескам медленно тащился большой фургон, запряженный лошадьми, и всадник на худосочном чалом коне с чеканной серебряной уздечкой. Человек с лицом и руками цвета бронзы и властным орлиным профилем в одежде из домотканой пестрой материи подъехал к дышлу фургона. Из кибитки высунулась голова в широкополой островерхой шляпе и вопросительно повернулась к всаднику.
– Что скажешь? – спросил человек по-английски.
– Море, – возвестил индеец, протянув вперед заскорузлый палец. Он говорил на одном из перуанских наречий, но белые люди немного понимали его язык.
– Где ты увидел море? – удивился человек в фургоне и даже привстал, чтобы лучше видеть.
– Там, за холмами, море, – настаивал индеец.
– Не болтай вздор, – попробовал вразумить его человек в широкополой шляпе, – ты говорил, что до моря далеко. Ты, должно быть, не знаешь ни местности, ни куда привел нас. И зачем только ты нам навязался?! Я думаю, – обратился он к компаньону в глубине фургона, – мы заблудились.
– Не заблудились, – меланхолично возразил человек с орлиным профилем. Там, за холмами, море, – продолжал повторять он, – до моря далеко. Дальше я не пойду. Мне дальше нельзя. – Глаза его испуганно бега
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
