алатаревые note 15 лампы замигали, со стен образа посыпались (в том числе особо чтимые Репьевым «Тор совместно с Одином водружают стяг победы над Букингемским дворцом» и «Мореводец Шестаков, вдохновляемый Локи, топит франкский ковчег „Эгалите“), и даже все вши от тела разом отпали.
Впрочем, оба моряка целы-целехоньки остались, только Репьев умудрился носом в перегородку клюнуть.
— Сильна бомба. — похвалил Берсень-Беклемишев, всякую труху со своего лысого черепа стряхивая. — Не меньше чем в сто пудов. Да только легла далеко. Следующая ближе будет, попомнишь мое слово.
«Типун тебе на язык!» — подумал Репьев, но все случилось так именно, как предсказал бывалый урядник.
Бомба рванула будто бы всего в дюжине саженей от ладьи, и на какой-то миг Репьев ощутил себя колокольным билом, набат возвещающим. Из глаз его посыпались искры, из ушей брызнула кровь, а дух из тела девять раз подряд вышибло.
Что было потом, не Репьеву судить. В забытье он впал, как сурок в зимнюю спячку. Бревном стал бесчувственным. Обморышем.
В сознание бравого моряка вернула ледяная вода, объявшая его аж до микиток note 16. Плохи, знать, были на ладье дела. Не выдержала хваленая обшивка из уральского уклада note 17, прежде позволявшая аж на целую версту вглубь нырять. Хорошо хоть, что вражьи бомбы рвались уже где-то поодаль.
Темно было, как под седалищем пса-великана Гарма, стерегущего вход в Хель. Берсень-Беклемишев на зов Репьева не откликался, наверное, уже покинул Мидгард note 18. Вредоносный был человек, а все одно жалко, тем более что задолжал он Репьеву с прошлого месяца аж целые три гривны.
Внезапно ожила переговорная труба, которой в боевом положении дозволялось пользоваться только мореводцу note 19, да его ближайшим помощникам. Репьев обрадовался
Впрочем, оба моряка целы-целехоньки остались, только Репьев умудрился носом в перегородку клюнуть.
— Сильна бомба. — похвалил Берсень-Беклемишев, всякую труху со своего лысого черепа стряхивая. — Не меньше чем в сто пудов. Да только легла далеко. Следующая ближе будет, попомнишь мое слово.
«Типун тебе на язык!» — подумал Репьев, но все случилось так именно, как предсказал бывалый урядник.
Бомба рванула будто бы всего в дюжине саженей от ладьи, и на какой-то миг Репьев ощутил себя колокольным билом, набат возвещающим. Из глаз его посыпались искры, из ушей брызнула кровь, а дух из тела девять раз подряд вышибло.
Что было потом, не Репьеву судить. В забытье он впал, как сурок в зимнюю спячку. Бревном стал бесчувственным. Обморышем.
В сознание бравого моряка вернула ледяная вода, объявшая его аж до микиток note 16. Плохи, знать, были на ладье дела. Не выдержала хваленая обшивка из уральского уклада note 17, прежде позволявшая аж на целую версту вглубь нырять. Хорошо хоть, что вражьи бомбы рвались уже где-то поодаль.
Темно было, как под седалищем пса-великана Гарма, стерегущего вход в Хель. Берсень-Беклемишев на зов Репьева не откликался, наверное, уже покинул Мидгард note 18. Вредоносный был человек, а все одно жалко, тем более что задолжал он Репьеву с прошлого месяца аж целые три гривны.
Внезапно ожила переговорная труба, которой в боевом положении дозволялось пользоваться только мореводцу note 19, да его ближайшим помощникам. Репьев обрадовался
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
