ряцанием кандалами? Как начать? Он начинает так: «Году в 1949 напали мы с друзьями на примечательную заметку в журнале «Природа» Академии наук. Писалось маленькими буквами, что на Колыме во время раскопок была как-то обнаружена подземная линза льда, замерзший древний поток и в нем замерзшие же представители ископаемой, несколько десятков тысячелетий назад, фауны. Рыбы ли, тритоны ли эти сохранились настолько свежими, что присутствовавшие, обколов лед, тут же охотно съели их. Многочисленных своих читателей журнал, должно быть, немало подивил, как долго может рыбье мясо сохраняться во льду. Но мало кто из них мог внять истинному, богатырскому смыслу неосторожной заметки. Мы – сразу поняли… Мы поняли, потому что сами были из того единственного на Земле, могучего племени зеков, которое только и могло «охотно» съесть тритона». Дальше он опять возвращается к этому образу, который поворачивает по-другому: «Идут десятилетия и безвозвратно слизывают рубцы и язвы прошлого. Иные острова Архипелага за это время дрогнули, рассыпались, полярное море Забвения переплескивает над ними. И когда-нибудь в будущем веке Архипелаг этот, воздух его и кости его обитателей, вмерзшие в линзу льда, станет допотопным тритоном. Свои 11 лет, проведенные там, усвоив не как позор, не как проклятый сон, а почти полюбив тот уродливый мир, а потом еще по счастливому обороту став доверенным многих рассказов и писем, может, сумею я донести что-нибудь из косточек и мяса? – еще, впрочем, живого мяса, еще, впрочем, живого тритона». Разве это не то же, что и у Аввакума, балансирование на грани улыбки и трагедии? Не тот же «своеобразный религиозный смех, столь характерный для Древней Руси»? И, наконец, главный родовой признак русской литературы – это ее светлость
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
