, сала, хлеба и казенного леса, я не могу сказать, – но он положительно знал, что Россия высылает за границу огромное количество князей и графов и что у них очень много денег. (Это было до 19 февраля 1861 года.)
Как аристократ по убеждениям, по общественному положению и но инстинктам, – он с удовольствием узнал, что я русский. И, желая поднять себя в моих глазах и сделать мне приятное, он как-то, грациозно играя листком плюща, висевшего над дверью в сад, обратился ко мне с следующей речью:
– Дней пять тому назад я служил вашему великому князю, – он приезжал с ее величеством из Осборна.
– А!
– Ее величество, His Highness note 6, кушали лэнч note 7, ваш эрчдюк note 8 – очень хороший молодой человек, – прибавил он, одобрительно закрывая глаза, и, ободрив меня таким образом, поднял серебряную крышку, под которой не простывала цветная капуста.
Когда я поехал, он указал мизинцем дворнику на мой дорожный мешок, но и тут, желая засвидетельствовать свою благосклонность, схватил мою записную книжку и сам ее донес до кэба. Прощаясь, я ему подал гафкрону note 9 – сверх взятого за службу, он ее не заметил, и она каким-то чародейством опустилась в карман жилета – такой белизны и крахмальной упругости, которых мы с вами не допросимся у прачки…
– ..Ба! – сказал я, сидя в стойле трактирного сада, служителю, подававшему мне спичку, – да мы старые знакомые!..
Это был он.
– Да, я здесь, – сказал Waiter – и вовсе не был похож ни на Каратыгина, ни на Кориолана.
Это был человек, разбитый глубоким горем; в его виде, в каждой черте его лица выражалось невыносимое страдание, человек этот был убит несчастьем. Он сконфузил меня. Толстое румяное лицо его, откормленное до арбузной упругости и полноты мясами «Royal Hotel'я», висело теперь неправильным
Как аристократ по убеждениям, по общественному положению и но инстинктам, – он с удовольствием узнал, что я русский. И, желая поднять себя в моих глазах и сделать мне приятное, он как-то, грациозно играя листком плюща, висевшего над дверью в сад, обратился ко мне с следующей речью:
– Дней пять тому назад я служил вашему великому князю, – он приезжал с ее величеством из Осборна.
– А!
– Ее величество, His Highness note 6, кушали лэнч note 7, ваш эрчдюк note 8 – очень хороший молодой человек, – прибавил он, одобрительно закрывая глаза, и, ободрив меня таким образом, поднял серебряную крышку, под которой не простывала цветная капуста.
Когда я поехал, он указал мизинцем дворнику на мой дорожный мешок, но и тут, желая засвидетельствовать свою благосклонность, схватил мою записную книжку и сам ее донес до кэба. Прощаясь, я ему подал гафкрону note 9 – сверх взятого за службу, он ее не заметил, и она каким-то чародейством опустилась в карман жилета – такой белизны и крахмальной упругости, которых мы с вами не допросимся у прачки…
– ..Ба! – сказал я, сидя в стойле трактирного сада, служителю, подававшему мне спичку, – да мы старые знакомые!..
Это был он.
– Да, я здесь, – сказал Waiter – и вовсе не был похож ни на Каратыгина, ни на Кориолана.
Это был человек, разбитый глубоким горем; в его виде, в каждой черте его лица выражалось невыносимое страдание, человек этот был убит несчастьем. Он сконфузил меня. Толстое румяное лицо его, откормленное до арбузной упругости и полноты мясами «Royal Hotel'я», висело теперь неправильным
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
