.— Лидка! Угорелая! Ты с ума сошла!Я не успеваю произнести ни слова, потому что в эту минуту Мара с благоговением вынимает шляпу из картонки и вскрикивает:— Шляпа, месдамочки, шляпа!— Бабьи тряпки. Труха! — отчеканивает Сима.Что-то белое, воздушное, из ажурной серебристой соломы в виде коронки, сшитой полукругом, над чем небрежно наброшены два черных крыла.— Какая прелесть!— Венец поэту! — восторженно лепечет Черкешенка.Я краснею. Уж эта мне Черкешенка. Зачем она подчеркивает, что я пишу плохие стихи?— Пожалуйста, не льсти Вороненку. Гляди, у нее и без тебя клюв от самомнения вытянулся на четыре дюйма, — острит Сима.— Черкешенка права, — говорит Креолка, — и этой серебристой царственной тиарой я предлагаю увенчать стриженую голову Вороненка, а за это потребовать у нее речь.— Конечно! Конечно! — оглушают меня остальные.Я смущаюсь и, чтобы как-нибудь выйти из глупого положения, ухарски, задом наперед напяливаю шляпу, причем черные крылья зловеще трясутся над моим лицом, подбочениваюсь, делаю разбойничье лицо и, вскакивая на табурет, начинаю:— Друзья мои! Сегодня мы, как вольные птицы, разлетимся во все стороны России, а может быть, и по всему земному шару. И Бог весть, встретимся ли мы когда-нибудь вновь. Многие из нас добьются, может быть, высокого положения, славы. Многие, может быть, будут богаты…— Додошка откроет собственную кондитерскую, это верно, как шоколад, — возвещает Сима.Кто-то фыркает. Но тотчас же зарождающийся смех подавляется дружным шиканьем остальных.— Дайте же докончить речь Вороненку!— Друзья мои, — подхватываю я, — через какие-нибудь пять-шесть часов все мы, Вольки, Креолки, Малявки, Черкешенки, Мушки, Киськи, Брыськи, Лотосы, Додошки и прочие, перестанем быть тем, чем были до сих пор, и перед нами шир
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
