ойливых мужчин. Это как раз те женщины, в которых влюбляются пьяные студенты и уговаривают начать новую, честную жизнь.
Но он этого не знал. И когда она поднялась нехотя и хмуро, с неудовольствием взглянула на него подведенными глазами и как-то особенно резко мелькнула бледным, матово-бледным лицом, – он еще раз подумал: «какая она порядочная, однако!» – и почувствовал облегчение. Но, продолжая то вечное и необходимое притворство, которое двоило его жизнь и делало ее похожею на сцену, он качнулся как-то очень фатовски на ногах, с носков на каблуки, щелкнул пальцами и сказал девушке развязным голосом опытного развратника:
– Ну как, моя цыпочка? Пойдем к тебе? а? Где тут твое гнездышко?
– Сейчас? – удивилась девушка и подняла брови.
Он засмеялся игриво, открыв ровные, сплошные, крепкие зубы, густо покраснел и ответил:
– Конечно. Чего же нам терять драгоценное время?
– Тут музыка будет. Танцевать будем.
– Но что такое танцы, моя прелесть? Пустое верчение, ловля самого себя за хвост. А музыку, я думаю, и оттуда слышно?
Она посмотрела на него и улыбнулась:
– Немного слышно.
Он начинал ей нравиться. У него было широкое, скуластое лицо, сплошь выбритое; щеки и узкая полоска над твердыми, четко обрисованными губами слегка синели, как это бывает у очень черноволосых бреющихся людей. Были красивы и темные глаза, хотя во взгляде их было что-то слишком неподвижное, и ворочались они в своих орбитах медленно и тяжело, точно каждый раз проходили очень большое расстояние. Но, хотя и бритый и очень развязный, на актера он не был похож, а скорее на обрусевшего иностранца, на англичанина.
– Ты не немец? – спросила девушка.
– Немножко. Скорее англичанин. Ты любишь англичан?
– А как хорошо говоришь по-русски. Совсем незаметно.
Он вспо
Но он этого не знал. И когда она поднялась нехотя и хмуро, с неудовольствием взглянула на него подведенными глазами и как-то особенно резко мелькнула бледным, матово-бледным лицом, – он еще раз подумал: «какая она порядочная, однако!» – и почувствовал облегчение. Но, продолжая то вечное и необходимое притворство, которое двоило его жизнь и делало ее похожею на сцену, он качнулся как-то очень фатовски на ногах, с носков на каблуки, щелкнул пальцами и сказал девушке развязным голосом опытного развратника:
– Ну как, моя цыпочка? Пойдем к тебе? а? Где тут твое гнездышко?
– Сейчас? – удивилась девушка и подняла брови.
Он засмеялся игриво, открыв ровные, сплошные, крепкие зубы, густо покраснел и ответил:
– Конечно. Чего же нам терять драгоценное время?
– Тут музыка будет. Танцевать будем.
– Но что такое танцы, моя прелесть? Пустое верчение, ловля самого себя за хвост. А музыку, я думаю, и оттуда слышно?
Она посмотрела на него и улыбнулась:
– Немного слышно.
Он начинал ей нравиться. У него было широкое, скуластое лицо, сплошь выбритое; щеки и узкая полоска над твердыми, четко обрисованными губами слегка синели, как это бывает у очень черноволосых бреющихся людей. Были красивы и темные глаза, хотя во взгляде их было что-то слишком неподвижное, и ворочались они в своих орбитах медленно и тяжело, точно каждый раз проходили очень большое расстояние. Но, хотя и бритый и очень развязный, на актера он не был похож, а скорее на обрусевшего иностранца, на англичанина.
– Ты не немец? – спросила девушка.
– Немножко. Скорее англичанин. Ты любишь англичан?
– А как хорошо говоришь по-русски. Совсем незаметно.
Он вспо
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
