ллей. – Вот как? – Плата две сотни. Разделишь с командой или придержишь одну для себя. – Что надо делать?
– Играть, что же еще? Моя сестренка выходит замуж. Я хочу, чтобы вы сыграли на свадьбе. Она любит диксиленд. Двое моих парней сказали, вы хорошо играете диксиленд.
Я говорил, что на Ингландера приятно было работать. Он платил нам по восемьдесят зеленых в неделю. А этот предлагал в два с лишним раза больше за одним только вечер.
– С пяти до восьми, в следующую пятницу, – сказал Сколлей. – В зале «Санзов-Эрин», на Гровер-стрит. – Переплачиваешь, – сказал я. – Почему?
– Есть две причины, – сказал Сколлей. Он полыхал трубкой. Она явно не шла к его бандитской роже. Ему бы прилепить к губам «Лаки Страйк» или, положим, «Суит Капорал». Любимые марки всех дармоедов. А с трубкой он не походил на обыкновенного дармоеда. Трубка делала его одновременно печальным и смешным.
– Две причины, – повторил он. – Ты, может, слыхал, что Грек пытался меня кончить.
– Видел твою личность в газете, – сказал я. – Ты тот, который уползал на тротуар.
– Много ты понимаешь, – огрызнулся он, но как-то вяло. – Ему меня уже не осилить. Стареет Грек. Умишком хром. Пора на родину, сосать оливки да глядеть на Тихий океан. – По-моему, там Эгейское море, – сказал я.
– Хоть озеро Гурон, мне насрать, – сказал он. – Главное, не хочет он в старички. Все хочет достать меня. В упор не видит, что смена идет. – Ты, значит. – Гляди, довякаешься.
– Короче говоря, ты платишь такие бабки, потому что наш последний номер пойдет под аккомпанемент энфилдовских винтовок.
На лице его вспыхнула ярость, но к ней примешивалось что-то еще. Тогда я не знал что, но теперь-то, похоже, знаю. Похоже, это была печаль.
– Иисус свидетель, по этой части я сделал все, что можно сделать з
– Играть, что же еще? Моя сестренка выходит замуж. Я хочу, чтобы вы сыграли на свадьбе. Она любит диксиленд. Двое моих парней сказали, вы хорошо играете диксиленд.
Я говорил, что на Ингландера приятно было работать. Он платил нам по восемьдесят зеленых в неделю. А этот предлагал в два с лишним раза больше за одним только вечер.
– С пяти до восьми, в следующую пятницу, – сказал Сколлей. – В зале «Санзов-Эрин», на Гровер-стрит. – Переплачиваешь, – сказал я. – Почему?
– Есть две причины, – сказал Сколлей. Он полыхал трубкой. Она явно не шла к его бандитской роже. Ему бы прилепить к губам «Лаки Страйк» или, положим, «Суит Капорал». Любимые марки всех дармоедов. А с трубкой он не походил на обыкновенного дармоеда. Трубка делала его одновременно печальным и смешным.
– Две причины, – повторил он. – Ты, может, слыхал, что Грек пытался меня кончить.
– Видел твою личность в газете, – сказал я. – Ты тот, который уползал на тротуар.
– Много ты понимаешь, – огрызнулся он, но как-то вяло. – Ему меня уже не осилить. Стареет Грек. Умишком хром. Пора на родину, сосать оливки да глядеть на Тихий океан. – По-моему, там Эгейское море, – сказал я.
– Хоть озеро Гурон, мне насрать, – сказал он. – Главное, не хочет он в старички. Все хочет достать меня. В упор не видит, что смена идет. – Ты, значит. – Гляди, довякаешься.
– Короче говоря, ты платишь такие бабки, потому что наш последний номер пойдет под аккомпанемент энфилдовских винтовок.
На лице его вспыхнула ярость, но к ней примешивалось что-то еще. Тогда я не знал что, но теперь-то, похоже, знаю. Похоже, это была печаль.
– Иисус свидетель, по этой части я сделал все, что можно сделать з
Навигация с клавиатуры: следующая страница -
или ,
предыдущая -