воем углу, на мгновенно воспрянувшего голубя, который, судорожно вытянув шейку, издаёт странно грубые для него звуки — какой-то клёкот. Клёкот ненависти.Она легко присела перед шкафом.— Проголодался ты у нас! Проголодался, миленький?..— Нет-нет.— Прости... — её жалко-расстроенный взгляд, почти плачущие глаза из-под русой пряди. — Это я не тебе... — и движение головой за плечо — лишь одной ей свойственное движение, которым она отбрасывает со лба прядь: — Коленька у нас голодный, Коля наш проголодался. Скажи: забыли вы про меня, бедного, вот я и воюю!Быстрые тонкие пальцы крошат хлеб на расстеленную в углу газету; голубь, чуть растопырив крылья, вытягивает шейку, она склоняется над тощей птицей — что можно увидеть в этих оранжевых камушках?.. им её глаза, наверно, представляются сияющими озёрами... Озёра и стеклянные камушки — раздражение, раздражение от гнёта всей этой сумятицы. И пустота. Внутри и вокруг. Хотя она рядом — женщина, кормящая птицу.Изнуряющая пустота и смех — холодный, язвительный — по поводу убогой кухоньки с голубем в углу...— Когда они, наконец, оставят тебя в покое!..Чуть не вздрагивая от раздирающего изнутри смеха, потирая лицо — оно вот-вот искривится в усмешке,
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
