та и что ответ его оказался именно таким, какого ожидал от него генерал Потапчук. Но при этом Слепой никак не мог взять в толк, каким образом эта беседа соотносится с реальной жизнью и теми делами, которые связывали его и Федора Филипповича.
Он в последний раз затянулся сигаретой и погасил окурок в пепельнице. За окном гнусаво заныл клаксон, тарахтевший на холостых оборотах дизельный движок сердито зарычал, закашлял, стреляя глушителем, и звук начал постепенно удаляться. Снова стали слышны шаги, голоса, обрывки разговоров. Прямо под окном женский голос на скверном английском спросил у невидимого собеседника, как ему нравится Москва. Ответа Глеб не разобрал — говорившие свернули за угол.
— Не пойму, к чему вы клоните, — повторил он. — Какое отношение имею я к защите вымирающих животных? Вы, Федор Филиппович, часом работу не сменили? Может, вы в лесничие подались?
— Вот видишь, — переставая сиять и приобретая деловитый вид, сказал Потапчук. — А говоришь, не понимаешь… Ты все очень правильно понял, Глеб Петрович.
— То есть… — осторожно подтолкнул его Сиверов.
— То есть для тебя есть работа в области охраны живой природы, которая, как ты, наверное, знаешь, является национальным достоянием. Тебе ведь не впервой становиться на защиту национального достояния, правда?
— Гм, — произнес Глеб и замолчал, не зная, что еще сказать. Уж очень все это необычно.
Потапчук с интересом наблюдал за ним, ожидая продолжения. Сиверов встал, задумчиво теребя мочку уха, зарядил кофеварку, включил ее и подошел к окну.
— Хорошо, — сказал он, глядя на улицу сквозь полупрозрачную занавеску. — Так кого же я должен буду защищать — зайчиков, белочек или, может быть, японских журавлей? И как вы себе это представляете?
С улицы потянуло ветерком, штора над
Он в последний раз затянулся сигаретой и погасил окурок в пепельнице. За окном гнусаво заныл клаксон, тарахтевший на холостых оборотах дизельный движок сердито зарычал, закашлял, стреляя глушителем, и звук начал постепенно удаляться. Снова стали слышны шаги, голоса, обрывки разговоров. Прямо под окном женский голос на скверном английском спросил у невидимого собеседника, как ему нравится Москва. Ответа Глеб не разобрал — говорившие свернули за угол.
— Не пойму, к чему вы клоните, — повторил он. — Какое отношение имею я к защите вымирающих животных? Вы, Федор Филиппович, часом работу не сменили? Может, вы в лесничие подались?
— Вот видишь, — переставая сиять и приобретая деловитый вид, сказал Потапчук. — А говоришь, не понимаешь… Ты все очень правильно понял, Глеб Петрович.
— То есть… — осторожно подтолкнул его Сиверов.
— То есть для тебя есть работа в области охраны живой природы, которая, как ты, наверное, знаешь, является национальным достоянием. Тебе ведь не впервой становиться на защиту национального достояния, правда?
— Гм, — произнес Глеб и замолчал, не зная, что еще сказать. Уж очень все это необычно.
Потапчук с интересом наблюдал за ним, ожидая продолжения. Сиверов встал, задумчиво теребя мочку уха, зарядил кофеварку, включил ее и подошел к окну.
— Хорошо, — сказал он, глядя на улицу сквозь полупрозрачную занавеску. — Так кого же я должен буду защищать — зайчиков, белочек или, может быть, японских журавлей? И как вы себе это представляете?
С улицы потянуло ветерком, штора над
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
