ывам и остаткам старинных бастионов. Он проникал через колючую проволоку и заборы на территории канатных мастерских, катерных стоянок и рыбозавода, бродил в узких белых переулках Якорной слободы, где звонко кричали петухи, а над черепичными крышами захлебывались от ветра пестрые деревянные вертушки…
Он спрашивал мальчишек и взрослых: где Синекаменная бухта?
Никто не знал. И про старый пароход никто не слыхал.
«Может, совсем незаметная, маленькая бухточка? – думал Владик. – Поэтому и название никто не помнит… Может, и пароход совсем небольшой, похожий на старую баржу, которых немало на здешних берегах?» И опять он ехал, бежал, продирался, карабкался. Останавливал ребят, рыбаков, матросов, спрашивал…
Не отыскал он Синекаменную бухту. И на троллейбусе номер пять вернулся в город.
Когда Владик сошел на своей остановке (а вернее, измученно вывалился из троллейбусной двери), он сразу увидел маму. И мама сразу увидела Владика. Она схватила его за плечи.
– Где ты был? Ты сведешь меня в гроб! Я обегала весь город…
Но тут она разглядела, какой он исцарапанный, растерзанный и какие у него несчастные, мокрые от слез глаза. И молча быстрым шагом повела его домой. Там она умыла его, уложила в постель, накрыла ему лоб мокрым полотенцем.
– Я же говорила, что ты еще болен! Теперь будешь лежать в кровати несколько дней! Господи, и врача-то из поликлиники в воскресенье не вызвать…
Владик не спорил. Постель была прохладная, полотенце тоже. Колючий жар в голове угас, боль в разбитых ногах приутихла. Усталость уже не ломала кости, а растекалась по телу мягко и спокойно. Владик закрыл глаза. С минуту еще мелькали перед ним ноздреватые камни обрывов, колючки татарника и заросли дрока, белые заборы, чьи-то лица, синие вспышки волн. Потом потемне
Он спрашивал мальчишек и взрослых: где Синекаменная бухта?
Никто не знал. И про старый пароход никто не слыхал.
«Может, совсем незаметная, маленькая бухточка? – думал Владик. – Поэтому и название никто не помнит… Может, и пароход совсем небольшой, похожий на старую баржу, которых немало на здешних берегах?» И опять он ехал, бежал, продирался, карабкался. Останавливал ребят, рыбаков, матросов, спрашивал…
Не отыскал он Синекаменную бухту. И на троллейбусе номер пять вернулся в город.
Когда Владик сошел на своей остановке (а вернее, измученно вывалился из троллейбусной двери), он сразу увидел маму. И мама сразу увидела Владика. Она схватила его за плечи.
– Где ты был? Ты сведешь меня в гроб! Я обегала весь город…
Но тут она разглядела, какой он исцарапанный, растерзанный и какие у него несчастные, мокрые от слез глаза. И молча быстрым шагом повела его домой. Там она умыла его, уложила в постель, накрыла ему лоб мокрым полотенцем.
– Я же говорила, что ты еще болен! Теперь будешь лежать в кровати несколько дней! Господи, и врача-то из поликлиники в воскресенье не вызвать…
Владик не спорил. Постель была прохладная, полотенце тоже. Колючий жар в голове угас, боль в разбитых ногах приутихла. Усталость уже не ломала кости, а растекалась по телу мягко и спокойно. Владик закрыл глаза. С минуту еще мелькали перед ним ноздреватые камни обрывов, колючки татарника и заросли дрока, белые заборы, чьи-то лица, синие вспышки волн. Потом потемне
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
