ое вино,
С такими дураками, как ты, где тут думать о рабочей солидарности, сказал высокий официант.
Слушай, – сказал второй официант, которому было лет под пятьдесят. – Я работал всю свою жизнь. Весь остаток жизни я тоже должен работать. Я на работу не жалуюсь. Работать – это в порядке вещей.
Да, но не иметь работы – это смерть.
Я всегда работал, – сказал пожилой официант. – Ступай на собрание. Можешь не дожидаться.
Ты хороший товарищ, – сказал высокий официант. – Но у тебя нет никакой идеологии.
Mejor si me falta eso que el otro, – сказал пожилой официант (в том смысле, что лучше не иметь идеологии, чем не иметь работы). – Ступай на свое собрание.
Пако ничего не говорил. Он еще не разбирался в политике, но у него всегда захватывало дух, когда высокий официант говорил про то, что нужно перебить всех священников и всех жандармов. Высокий официант олицетворял для него революцию, а революция тоже была романтична. Сам он хотел бы быть добрым католиком, революционером, иметь хорошее постоянное место, такое, как сейчас, и в то же время быть тореро.
Иди на собрание, Игнасио, – сказал он. – Я возьму твой стол.
Мы вдвоем возьмем его, – сказал пожилой официант.
Да тут и одному делать нечего, – сказал Пако. – Иди на собрание.
Pues me voy, – сказал высокий официант. – Спасибо вам.
Между тем, наверху сестра Пако ловко вывернулась из объятий матадора, как борец из обхвата противника, и сердито говорила:
Уж эти мне голодные. Горе-матадор. От страха едва на ногах стоит. Поберегли бы свою прыть для арены.
Ты говоришь, как самая настоящая шлюха.
Что ж, – и шлюха – человек, да только я не шлюха.
Ну, так будешь шлюхой.
Только не по вашей милости.
Оставь меня в покое, – сказал матадор; оскорбленный и отвергнутый, он чувствовал, как позорная
С такими дураками, как ты, где тут думать о рабочей солидарности, сказал высокий официант.
Слушай, – сказал второй официант, которому было лет под пятьдесят. – Я работал всю свою жизнь. Весь остаток жизни я тоже должен работать. Я на работу не жалуюсь. Работать – это в порядке вещей.
Да, но не иметь работы – это смерть.
Я всегда работал, – сказал пожилой официант. – Ступай на собрание. Можешь не дожидаться.
Ты хороший товарищ, – сказал высокий официант. – Но у тебя нет никакой идеологии.
Mejor si me falta eso que el otro, – сказал пожилой официант (в том смысле, что лучше не иметь идеологии, чем не иметь работы). – Ступай на свое собрание.
Пако ничего не говорил. Он еще не разбирался в политике, но у него всегда захватывало дух, когда высокий официант говорил про то, что нужно перебить всех священников и всех жандармов. Высокий официант олицетворял для него революцию, а революция тоже была романтична. Сам он хотел бы быть добрым католиком, революционером, иметь хорошее постоянное место, такое, как сейчас, и в то же время быть тореро.
Иди на собрание, Игнасио, – сказал он. – Я возьму твой стол.
Мы вдвоем возьмем его, – сказал пожилой официант.
Да тут и одному делать нечего, – сказал Пако. – Иди на собрание.
Pues me voy, – сказал высокий официант. – Спасибо вам.
Между тем, наверху сестра Пако ловко вывернулась из объятий матадора, как борец из обхвата противника, и сердито говорила:
Уж эти мне голодные. Горе-матадор. От страха едва на ногах стоит. Поберегли бы свою прыть для арены.
Ты говоришь, как самая настоящая шлюха.
Что ж, – и шлюха – человек, да только я не шлюха.
Ну, так будешь шлюхой.
Только не по вашей милости.
Оставь меня в покое, – сказал матадор; оскорбленный и отвергнутый, он чувствовал, как позорная
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
