е. Не было в этом ветерке обиды — одна тревога. А могла бы быть и обида, поняла ведь Борица, что Лукач правды сказать не захотел. Вроде как карася в порося перекрестил. А кому это надо?! Всякому ведь известно, а Лукачу еще и получше многих, что Гужор этот — самая что ни на есть глухомань. Дикое место, лес кругом, случись что меж двоих, господь бог и тот не узнает.— Анна туда придет? — спросила она.— К полудню подойдет, должно быть, — ответил Лукач.Борица встала. Густые каштановые волосы отливали золотом в свете зари, тонкая ткань на груди натянулась.— Что ж, траву ворошить и впрямь кому-то надобно, — тихо сказала она.— Ну да, — отозвался Лукач.— Да и обед косарю принести тоже.Лукач совсем было собрался ответить: как же, мол, обычай такой, чтоб работнику обед носить, — да слово в горле застряло: уж больно хороша была Борица в набирающем силу утреннем свете. Послушайся он сейчас голоса страсти — гореть бы огнем гужорскому обещанию, но где-то в самой середке, там, где, должно быть, гнездится совесть, зазвучал другой голос. Заклубился перед глазами туман, и соткалось из него Аннино лицо в дымке грусти и укоризны.— Али нет? — спросила Борица.— Чего «нет»? — вздрогнул Лукач.— Обед, говор
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
