ник разгладил седую бороду и сказал:
– Их всего-то тогда двое выжило… из тридцати трёх.
На другой день я впервые смотрела на берег с корабля… Раньше, владея лёгонькой лодочкой, я никогда не отваживалась высовываться далеко. Да и незачем было. Когда берег уже совсем отодвинулся и начал прятаться в редкой серенькой дымке, я раскрыла припасённый мешок и вытащила чёрного петуха.
Непокорённая птица тотчас метнула клювом мне в руку – я едва успела отдёрнуть. К жилистым лапам был привязан камень. Этого драчливого я выменяла на полное решето плещущих карасей. Всем хорош был горластый, но хозяева ловили его чуть ли не с радостью: не давал проходу малым ребятам, злого пса не пускал из конуры. Я разглядывала тугой малиновый гребень, роскошный переливчатый хвост и предвидела: ныне уже восплакали по нему, в самую крепость кинулись выручать… пусть опять выдирает наседкам перья из спин, взлетает на голову самому хозяину и хозяйке – утро не утро без хлопанья его крыл, без оглушительного гортанного крика! Кто встретит ясный рассвет, кто прогонит злобную нечисть, рыщущую в ночи?..
Я взяла петуха, подняла камень и пошла на нос корабля. Здесь качало заметно сильнее, чем на корме, палуба под ногами дыбилась и ныряла. Славомир баял мне, хмурое Нево рождало совсем особенную волну, не такую, как их Варяжское море. Тут, говорил, нужна особенная сноровка, иначе немудрено и пропасть. Он всё знал про море и корабли. Я с ужасом чувствовала, как вздымалось и опадало что-то в желудке. Я не чаяла скорей ступить снова на твердь и смутно тешилась только тем, что воевода, державший правило, впервые взял его в руки в тот год, когда я родилась.
Белая пена вспучивалась и разверзалась перед форштевнем, холодные брызги били в лицо шумным дождём… Глубоко подо м
– Их всего-то тогда двое выжило… из тридцати трёх.
На другой день я впервые смотрела на берег с корабля… Раньше, владея лёгонькой лодочкой, я никогда не отваживалась высовываться далеко. Да и незачем было. Когда берег уже совсем отодвинулся и начал прятаться в редкой серенькой дымке, я раскрыла припасённый мешок и вытащила чёрного петуха.
Непокорённая птица тотчас метнула клювом мне в руку – я едва успела отдёрнуть. К жилистым лапам был привязан камень. Этого драчливого я выменяла на полное решето плещущих карасей. Всем хорош был горластый, но хозяева ловили его чуть ли не с радостью: не давал проходу малым ребятам, злого пса не пускал из конуры. Я разглядывала тугой малиновый гребень, роскошный переливчатый хвост и предвидела: ныне уже восплакали по нему, в самую крепость кинулись выручать… пусть опять выдирает наседкам перья из спин, взлетает на голову самому хозяину и хозяйке – утро не утро без хлопанья его крыл, без оглушительного гортанного крика! Кто встретит ясный рассвет, кто прогонит злобную нечисть, рыщущую в ночи?..
Я взяла петуха, подняла камень и пошла на нос корабля. Здесь качало заметно сильнее, чем на корме, палуба под ногами дыбилась и ныряла. Славомир баял мне, хмурое Нево рождало совсем особенную волну, не такую, как их Варяжское море. Тут, говорил, нужна особенная сноровка, иначе немудрено и пропасть. Он всё знал про море и корабли. Я с ужасом чувствовала, как вздымалось и опадало что-то в желудке. Я не чаяла скорей ступить снова на твердь и смутно тешилась только тем, что воевода, державший правило, впервые взял его в руки в тот год, когда я родилась.
Белая пена вспучивалась и разверзалась перед форштевнем, холодные брызги били в лицо шумным дождём… Глубоко подо м
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
