дом меня и Мелеке-ханум: мол, дело ясное!
Сначала вышел я – и Мелеке-ханум переоделась, потом вышла она – и я переоделся. После чего мы оба уселись в купе и стали пристально рассматривать вечернюю панораму зимнего Апшерона, где смотреть, как известно, не на что.
Снова появилась проводница, чтобы собрать с нас по рублю за постель и спросить, будем ли мы пить чай. Мы оба ответили, что будем. Я достал из кармана пальто свежий номер еженедельной бакинской газеты «Адабийят ве инджесенет"1 и перелистал. Газетчики успели дать сообщение об открывающемся в Москве международном симпозиуме искусствоведов, о предстоящих там наших с Мелеке-ханум докладах. В газете было все, не хватало только фотографии: я и Мелеке-ханум на фоне грозных и тоскливых взглядов ее мужа!
Мелеке-ханум спросила меня: «Вы читаете сатирические стихи?» Я ответил, что да, это очень интересно! Мелеке-ханум сказала: «У вас чай остынет». Как будто она хозяйка дома и угощает гостя! Я ответил: «Спасибо, я сейчас выпью».
Мелеке-ханум не выносит самолета – у нее сердце. Я тоже не летаю самолетом. И не потому, что боюсь, просто я не получаю от полета никакого удовольствия. Правда, я ни разу и не летал, но уверен, что это так.
Мелеке-ханум улыбнулась и сказала: «Не знаю, говорил ли вам кто-нибудь о том, что вы очень замкнутый человек?» – «Вы не поверите, как я люблю болтать», – ответил я. «Нет, – говорит она, – поверю, потому что мы уже столько лет с вами вместе работаем, а разговоры наши, если записать их на магнитофонную ленту, не составят и двадцати метров: здравствуйте – здравствуйте, до свидания – до свидания…»
Я мог бы, конечно, ответить ей: «Дорогая Мелеке-ханум, а о чем же мне с вами говорить? Наш разговор, если бы он и состоялся, оказался бы пустым, бессмысленны
Сначала вышел я – и Мелеке-ханум переоделась, потом вышла она – и я переоделся. После чего мы оба уселись в купе и стали пристально рассматривать вечернюю панораму зимнего Апшерона, где смотреть, как известно, не на что.
Снова появилась проводница, чтобы собрать с нас по рублю за постель и спросить, будем ли мы пить чай. Мы оба ответили, что будем. Я достал из кармана пальто свежий номер еженедельной бакинской газеты «Адабийят ве инджесенет"1 и перелистал. Газетчики успели дать сообщение об открывающемся в Москве международном симпозиуме искусствоведов, о предстоящих там наших с Мелеке-ханум докладах. В газете было все, не хватало только фотографии: я и Мелеке-ханум на фоне грозных и тоскливых взглядов ее мужа!
Мелеке-ханум спросила меня: «Вы читаете сатирические стихи?» Я ответил, что да, это очень интересно! Мелеке-ханум сказала: «У вас чай остынет». Как будто она хозяйка дома и угощает гостя! Я ответил: «Спасибо, я сейчас выпью».
Мелеке-ханум не выносит самолета – у нее сердце. Я тоже не летаю самолетом. И не потому, что боюсь, просто я не получаю от полета никакого удовольствия. Правда, я ни разу и не летал, но уверен, что это так.
Мелеке-ханум улыбнулась и сказала: «Не знаю, говорил ли вам кто-нибудь о том, что вы очень замкнутый человек?» – «Вы не поверите, как я люблю болтать», – ответил я. «Нет, – говорит она, – поверю, потому что мы уже столько лет с вами вместе работаем, а разговоры наши, если записать их на магнитофонную ленту, не составят и двадцати метров: здравствуйте – здравствуйте, до свидания – до свидания…»
Я мог бы, конечно, ответить ей: «Дорогая Мелеке-ханум, а о чем же мне с вами говорить? Наш разговор, если бы он и состоялся, оказался бы пустым, бессмысленны
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
