нес Левин.
Шеремет разорался надолго. Александр Маркович держал трубку далеко от уха. Он все еще думал о Белых. Что с ним? Может быть, все-таки жив? Черт возьми, это же талантливый человек, настоящий человек. От него многого ждали…
– Ты меня слышишь, товарищ Левин? – кричал Шеремет. – Ты слышишь?
– Ну, слышу! – угрюмо отозвался Александр Маркович.
– Я твои взаимоотношения с Барканом расцениваю как нездоровые! – кричал Шеремет. – У тебя характер тяжелый, ты сам это знаешь. А мне командующий голову срубит, если ты не уедешь. Короче – я с себя снимаю ответственность. Вы слушаете меня, военврач Левин?
Александр Маркович положил трубку, взял еще папироску, сказал Анжелике:
– Ставьте меня обратно на довольствие. Пока я никуда не поеду.
– То есть это как же понимать? – спросила Анжелика.
– Очень просто. Я – остаюсь.
Вернулись Жакомбай и Глущенко, у обоих были виноватые лица.
– Поезд сегодня не отправится, – сообщил Глущенко, – подвижной состав выведен из строя, надо ждать новые вагоны из Вологды и Архангельска.
– На, возьми папиросы «Фестиваль»! – сказал Левин Глущенко. – Видишь, они с серебряной бумагой, будешь в столовой официанткам показывать – какие старшина папиросы позволяет себе курить. И ты, Жакомбай, возьми пачку. Бери, бери, не стесняйся, я ведь такие не курю…
Потом строго спросил:
– А как там насчет сцепления, Глущенко? Перепускаете?
И так как старшина промолчал, то Александр Маркович погрозил ему пальцем. А когда они уба ушли, он сказал Анжелике:
– Конечно, у меня язва. Пошлая язва. Вы знаете, как я питался в детстве? Моя мама варила мне суп на неделю, я учился в гимназии в другом городе, не там, где жили мои родители… процентная норма… противно рассказывать. И этот суп моя мама наливала в такую большую банку – вот
Шеремет разорался надолго. Александр Маркович держал трубку далеко от уха. Он все еще думал о Белых. Что с ним? Может быть, все-таки жив? Черт возьми, это же талантливый человек, настоящий человек. От него многого ждали…
– Ты меня слышишь, товарищ Левин? – кричал Шеремет. – Ты слышишь?
– Ну, слышу! – угрюмо отозвался Александр Маркович.
– Я твои взаимоотношения с Барканом расцениваю как нездоровые! – кричал Шеремет. – У тебя характер тяжелый, ты сам это знаешь. А мне командующий голову срубит, если ты не уедешь. Короче – я с себя снимаю ответственность. Вы слушаете меня, военврач Левин?
Александр Маркович положил трубку, взял еще папироску, сказал Анжелике:
– Ставьте меня обратно на довольствие. Пока я никуда не поеду.
– То есть это как же понимать? – спросила Анжелика.
– Очень просто. Я – остаюсь.
Вернулись Жакомбай и Глущенко, у обоих были виноватые лица.
– Поезд сегодня не отправится, – сообщил Глущенко, – подвижной состав выведен из строя, надо ждать новые вагоны из Вологды и Архангельска.
– На, возьми папиросы «Фестиваль»! – сказал Левин Глущенко. – Видишь, они с серебряной бумагой, будешь в столовой официанткам показывать – какие старшина папиросы позволяет себе курить. И ты, Жакомбай, возьми пачку. Бери, бери, не стесняйся, я ведь такие не курю…
Потом строго спросил:
– А как там насчет сцепления, Глущенко? Перепускаете?
И так как старшина промолчал, то Александр Маркович погрозил ему пальцем. А когда они уба ушли, он сказал Анжелике:
– Конечно, у меня язва. Пошлая язва. Вы знаете, как я питался в детстве? Моя мама варила мне суп на неделю, я учился в гимназии в другом городе, не там, где жили мои родители… процентная норма… противно рассказывать. И этот суп моя мама наливала в такую большую банку – вот
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
