ольшая, я тебя унесу! Мне же так легко летать!..
И тогда взгляд Вани стал таким прекрасным, мечтательным, выразительным; он поднялся к тем облакам, которые проплывали над городом, над землею, и молвил:
– Вот к тем облакам. Ведь там же, на их вершинах, такая прекрасная земля – рай называется. Вот там и заживем мы, бабушка, счастливо; и там я смогу летать сколько угодно, ведь это же так здорово, так здорово! Бабушка, ну можно я еще полетаю?..
– Ах, да раньше то я тоже так думала: вот стоит до облачка подняться, там и будет рай. А теперь уж знаю – много выше райская то земля.
– Так и выше полечу, бабушка – ведь я же совсем не устою, когда летаю, даже наоборот – лучше мне становится. Вот и поднимемся мы, бабушка, много-много выше облаков.
Тогда по морщинистой щеке бабушки покатилась слеза, она молвила:
– Не добраться до рая на твоих крылышках, маленький. Там совсем иные крылья нужны. А ты, все-таки, помни, что я тебе про людей сказала…
– Бабушка! – с нежным чувством воскликнул Ваня, и, плача, обнял, эту большую, ласковую руку, стал целовать ее, зашептал. – Но облака такие красивые! Смотри, смотри – еще красивее, чем деревья – вот и хочется подлететь к ним. Что там, бабушка, ты знаешь?
– Там только ветер холодный, внучек. Застудит он тебя; никогда ты так высоко не поднимайся.
– Ах, бабушка, так может ветер холодный только рай стережет; вот стоит пролететь через него, и…
* * *
Бабушка умирала через семнадцать лет после этого дня. То был июньский, тихий день. И вместе с родителями и приехавшими откуда-то родственниками Ваня оказался в помещении, где должно было проходить христианское отпевание. Три стены были высокие, беломраморные; кое-где выпирающие венками; вместо четвертой стены было огромное окно за которым сияло крыльцо,
И тогда взгляд Вани стал таким прекрасным, мечтательным, выразительным; он поднялся к тем облакам, которые проплывали над городом, над землею, и молвил:
– Вот к тем облакам. Ведь там же, на их вершинах, такая прекрасная земля – рай называется. Вот там и заживем мы, бабушка, счастливо; и там я смогу летать сколько угодно, ведь это же так здорово, так здорово! Бабушка, ну можно я еще полетаю?..
– Ах, да раньше то я тоже так думала: вот стоит до облачка подняться, там и будет рай. А теперь уж знаю – много выше райская то земля.
– Так и выше полечу, бабушка – ведь я же совсем не устою, когда летаю, даже наоборот – лучше мне становится. Вот и поднимемся мы, бабушка, много-много выше облаков.
Тогда по морщинистой щеке бабушки покатилась слеза, она молвила:
– Не добраться до рая на твоих крылышках, маленький. Там совсем иные крылья нужны. А ты, все-таки, помни, что я тебе про людей сказала…
– Бабушка! – с нежным чувством воскликнул Ваня, и, плача, обнял, эту большую, ласковую руку, стал целовать ее, зашептал. – Но облака такие красивые! Смотри, смотри – еще красивее, чем деревья – вот и хочется подлететь к ним. Что там, бабушка, ты знаешь?
– Там только ветер холодный, внучек. Застудит он тебя; никогда ты так высоко не поднимайся.
– Ах, бабушка, так может ветер холодный только рай стережет; вот стоит пролететь через него, и…
* * *
Бабушка умирала через семнадцать лет после этого дня. То был июньский, тихий день. И вместе с родителями и приехавшими откуда-то родственниками Ваня оказался в помещении, где должно было проходить христианское отпевание. Три стены были высокие, беломраморные; кое-где выпирающие венками; вместо четвертой стены было огромное окно за которым сияло крыльцо,
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
