ремени прихода Никитина в отель, что было вероятнее всего; невероятным же было то, что, слыша шум воды из номера, он живым привидением вошел, возник зловещей фигурой в ванной, как патологический убийца, маньяк из фильмов Хичкока, – подобное действие Никитин объяснял элементом чисто психическим.
А позднее целую неделю его мучило и не покидало ощущение, похожее на непрекращающуюся зубную боль.
И сейчас, оглядываясь посреди пустынного коридора спящего немецкого отеля, среди нескончаемо унылого лентообразного кладбища женских туфель, мужских остроносых полуботинок, темневших у сплошь закрытых дверей, он вдруг с тою же тянущей болью ощупал свою заброшенность в накрытом тьмой, погибшем и погасшем мире, как будто навечно остался один в этом давно вымершем отеле, где, казалось, много лет не было никаких признаков человеческого дыхания и лишь напоминанием о когда-то живших здесь людях тянулись эти нетленные, молчаливые вереницы туфель в безлюдном пространстве коридора.
«Очень интересно! Что мне приходит в голову? Сумасшествие так начинается или как-нибудь иначе?» – подумал Никитин и, сжатый нарастающей тоской, одержимо подчиненный единственной мысли – скорее, скорее найти свой номер, уйти скорее из этой мертвой пустыни коридора, – он толкнул первую дверь справа, возле которой не было обуви, и тотчас навстречу ему густо пахнуло горячей темнотой, запахом лаванды, смешанным с запахом тела и влажных простынь.
«Нет, не этот! Какой же идиотизм!» И он, зло смеясь над собой, в растерянности, уже близкий к отчаянию, торопливо и решительно налег рукой на следующую дверь, но дверь эта не поддавалась: он была заперта изнутри…
Комната Никитина оказалась через два номера.
Когда он вошел и увидел знакомый огонек абажурчика юбочкой, покойно расп
А позднее целую неделю его мучило и не покидало ощущение, похожее на непрекращающуюся зубную боль.
И сейчас, оглядываясь посреди пустынного коридора спящего немецкого отеля, среди нескончаемо унылого лентообразного кладбища женских туфель, мужских остроносых полуботинок, темневших у сплошь закрытых дверей, он вдруг с тою же тянущей болью ощупал свою заброшенность в накрытом тьмой, погибшем и погасшем мире, как будто навечно остался один в этом давно вымершем отеле, где, казалось, много лет не было никаких признаков человеческого дыхания и лишь напоминанием о когда-то живших здесь людях тянулись эти нетленные, молчаливые вереницы туфель в безлюдном пространстве коридора.
«Очень интересно! Что мне приходит в голову? Сумасшествие так начинается или как-нибудь иначе?» – подумал Никитин и, сжатый нарастающей тоской, одержимо подчиненный единственной мысли – скорее, скорее найти свой номер, уйти скорее из этой мертвой пустыни коридора, – он толкнул первую дверь справа, возле которой не было обуви, и тотчас навстречу ему густо пахнуло горячей темнотой, запахом лаванды, смешанным с запахом тела и влажных простынь.
«Нет, не этот! Какой же идиотизм!» И он, зло смеясь над собой, в растерянности, уже близкий к отчаянию, торопливо и решительно налег рукой на следующую дверь, но дверь эта не поддавалась: он была заперта изнутри…
Комната Никитина оказалась через два номера.
Когда он вошел и увидел знакомый огонек абажурчика юбочкой, покойно расп
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
