емящей сердце отрадой отдавать солнцу свою последнюю надежду. Перебирать песок вечного пляжа и любоваться последними своими ракушками, бесконечно улыбаться чуть грустной улыбкой небу, возвращенному обратно вновь и вновь тысячами самых сердечных улыбок. Плакать, целуя тысячами прикосновений губ, море. Вынимая друг из друга тростник отдать хижину земле. Прощаться с закатом, но еще ждать. И наконец улыбнуться в возвращении к истоку далеким звездам.
00:45:16, 9-07-98
P.S.
Извините за «червя», «червей» (по выражению Алекса Мустейкиса), и вообще извините очень. Я уйду. Еще немножко поживу, простите меня. Hо может быть Алекс не так все понял? «Черви» – это разве не опрометчиво брошенная абстракция? Hо применимы ли лишь мыслимые абстракции в случаях по своей природе немыслимых, и по своему выражению не слышимых в привычном диапазоне частот слова, а происходящих скорее из агонии приближающейся смерти, звучащей в пограничных для уха, еще раз: немыслимых, срывающихся аккордах? Да, мой юношеский организм умирает слишком быстро, здесь необходимо огрубеть, может быть в «опыте жизни», чтобы приобрести соответствующую роману физиологию. Hо, вероятно, что и физиология романа, будучи иcтерзана не столько мыслящими критиками, а сколько самой вдруг обезумевшей жизнью-смертью погибнет так же скоро, как и заточенная в плоть сплошь изорванных ран физиология юности, – когда предполагаемый роман повиснет риторически в воздухе, оглашенном обыкновенным шестикилобайтовым криком умертвленной жизни, а поскольку умертвленной, постольку и утвердительно отрицающей саму возможность постановки любых вопросов, в том числе и вопросов о «червичности» просто изрубленной и обессилевшей от потери крови жизни, а поскольку обессилившей, постольку не претендующей
00:45:16, 9-07-98
P.S.
Извините за «червя», «червей» (по выражению Алекса Мустейкиса), и вообще извините очень. Я уйду. Еще немножко поживу, простите меня. Hо может быть Алекс не так все понял? «Черви» – это разве не опрометчиво брошенная абстракция? Hо применимы ли лишь мыслимые абстракции в случаях по своей природе немыслимых, и по своему выражению не слышимых в привычном диапазоне частот слова, а происходящих скорее из агонии приближающейся смерти, звучащей в пограничных для уха, еще раз: немыслимых, срывающихся аккордах? Да, мой юношеский организм умирает слишком быстро, здесь необходимо огрубеть, может быть в «опыте жизни», чтобы приобрести соответствующую роману физиологию. Hо, вероятно, что и физиология романа, будучи иcтерзана не столько мыслящими критиками, а сколько самой вдруг обезумевшей жизнью-смертью погибнет так же скоро, как и заточенная в плоть сплошь изорванных ран физиология юности, – когда предполагаемый роман повиснет риторически в воздухе, оглашенном обыкновенным шестикилобайтовым криком умертвленной жизни, а поскольку умертвленной, постольку и утвердительно отрицающей саму возможность постановки любых вопросов, в том числе и вопросов о «червичности» просто изрубленной и обессилевшей от потери крови жизни, а поскольку обессилившей, постольку не претендующей
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
