, хоть оно и действовало пагубно на мой характер, не повлияло ни на мою память, ни на руки. Виртуоз упорно не хотел умирать, я часто и сам тому удивлялся. У меня появилась своя манера изящно и быстро проигрывать наиболее трудные пассажи, смягчая их холодность и формализм. К тому же я сохранил мягкое, умеренное вибрато, великолепный звук, передававший, даже когда я был как в тумане, неподдельное волнение, без всякой тривиальности. Словно меня все еще питал чистейший источник, который ничто не могло замутить. Иногда, в конце недели, управляющий отводил меня в сторону и говорил: «Все было прекрасно, вы, без сомнения, хороший скрипач, но, понимаете, это не наш жанр!» И я уходил. Комнаты, которые я снимал, выглядели все более мрачными. Костюмы мои становились все более поношенными. У меня были любовницы на один вечер, которые шептали, послушав мою игру: «Да, весельчаком тебя не назовешь!» Я прекрасно понимал, что меня ждет. Расстаться со скрипкой? Я уже делал попытки. Но скрипка тотчас же снова завладевала мной. Зарабатывать себе на жизнь уроками? Но я не умел преподавать. Нельзя научить тому, что подсознательно живет в тебе, присутствует в тебе. Возможно, я мог бы играть в ансамбле. Но
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
