омпании хроников расположились самые молодые больные. Роберт и Жорж. Оба были необычайно красивы, худощавы и бледны.
На скамейке возле центрального входа в клинику сидела молодая женщина Элиса. Взгляд ее напоминал взгляд испуганной птицы. Да и вся она походила на взъерошенную, готовую вот-вот вспорхнуть и улететь, ласточку. Плоская, нервная. Худые плечи, длинные, белые, нежные, точно вырезанные из мыла, ладони и пальцы. Иногда они выходили из повиновения, парили сами по себе, как две белые птицы. Тогда она, спохватившись, зажимала их между коленями, стесняясь своих красивых рук.
Сидящий рядом с ней рыжий мужчина с ярко выпученными глазами, то и дело хихикал, заглядываясь на ножки, проходящих по аллеям больничного дворика, медсестер. Он ерзал и двигался с одного края скамейки на другой, так что, в конце концов, Элисе пришлось вспорхнуть и перенестись в общество двух пожилых дам. Обе дремали, похрапывая, посапывая, изредка причмокивая синими пухлыми губами.
Солнце поднималось все выше и выше, освещая каждый уголок уютного больничного дворика, так напоминающего изысканностью и аккуратностью средневековой японский садик.
На самой дальней скамейке, одной-единственной как бы оторванной от всех остальных, но удаленной ровно настолько, насколько это возможно, чтобы видеть ее, если смотреть прямо со ступенек веранды, в тени старой ивы, проросшей корнями глубоко в песок, сидела Тина.
Больше всего в клинике Круза она ненавидела астры. Яркие алые цветы напоминали ей о чем-то таком, название и объяснение чему она дать не могла, но чувствовала какую-то вражду к красивым, раскрывшимся на солнце, цветам. Она специально выбирала для своих прогулок самую отдаленную скамью, где не пестрели эти, как ей казалось
На скамейке возле центрального входа в клинику сидела молодая женщина Элиса. Взгляд ее напоминал взгляд испуганной птицы. Да и вся она походила на взъерошенную, готовую вот-вот вспорхнуть и улететь, ласточку. Плоская, нервная. Худые плечи, длинные, белые, нежные, точно вырезанные из мыла, ладони и пальцы. Иногда они выходили из повиновения, парили сами по себе, как две белые птицы. Тогда она, спохватившись, зажимала их между коленями, стесняясь своих красивых рук.
Сидящий рядом с ней рыжий мужчина с ярко выпученными глазами, то и дело хихикал, заглядываясь на ножки, проходящих по аллеям больничного дворика, медсестер. Он ерзал и двигался с одного края скамейки на другой, так что, в конце концов, Элисе пришлось вспорхнуть и перенестись в общество двух пожилых дам. Обе дремали, похрапывая, посапывая, изредка причмокивая синими пухлыми губами.
Солнце поднималось все выше и выше, освещая каждый уголок уютного больничного дворика, так напоминающего изысканностью и аккуратностью средневековой японский садик.
На самой дальней скамейке, одной-единственной как бы оторванной от всех остальных, но удаленной ровно настолько, насколько это возможно, чтобы видеть ее, если смотреть прямо со ступенек веранды, в тени старой ивы, проросшей корнями глубоко в песок, сидела Тина.
Больше всего в клинике Круза она ненавидела астры. Яркие алые цветы напоминали ей о чем-то таком, название и объяснение чему она дать не могла, но чувствовала какую-то вражду к красивым, раскрывшимся на солнце, цветам. Она специально выбирала для своих прогулок самую отдаленную скамью, где не пестрели эти, как ей казалось
Навигация с клавиатуры: следующая страница - или ,
предыдущая -
