льше сына. Он любил его всем своим сердцем, сердцем доброго, слабовольного, покорного, обиженного человека. Любил с безумными порывами, с бурными ласками, со всей застенчивой, затаенной нежностью, не нашедшей выхода, не излившейся даже в первые дни его брачной жизни, ибо жена всегда была с ним суха и сдержанна.Тут в дверях появилась Жюли, бледная, с горящими глазами, и заявила дрожащим от раздражения голосом:— Половина восьмого, барин.Паран бросил на часы беспокойный, виноватый взгляд и пробормотал.— Правда, половина восьмого.— Вот теперь у меня обед готов.Предвидя бурю, он попытался ее предотвратить:— А ведь когда я пришел, ты, кажется, говорила, будто раньше восьми не управишься?— Раньше восьми!.. Да что вы в самом деле! Не морить же ребенка голодом до восьми часов. Мало ли что сказала, сказать всякое можно. Только Жоржу голодать до восьми вредно! Счастье, что за ребенком не только мать смотрит. Она-то не очень о нем заботится. Да, уж нечего сказать, хороша мать! Глаза бы мои на нее не глядели!Паран, дрожа от мучительной тревоги, почувствовал, что надо сразу пресечь опасную сцену.— Жюли, — сказал он, — я запрещаю тебе так говорить о хозяйке! Надеюсь, ты поняла? Не забывай этого в
Навигация с клавиатуры: следующая страница -
или ,
предыдущая -