ву лезли необычные мысли: «Все в жизни пошло по-иному… Война идет… Мама в городе… Отец, наверное, уже в военкомате…» Эти обстоятельства связывались в одно и требовали от меня обдуманности.
Долговязый окликнул меня:
— Деньги остались?
Я доверчиво раскрыл ладонь, в которой держал сдачу.
— Семьдесят копеек.
— Хватит, — обрадовался он.
Я доел суп, вытер корочкой хлеба тарелку, подошел к кассирше, поблагодарил ее и направился к выходу.
— Ну, пошли в магазин.
— Не пойду, передумал.
— Почему?
— А потому что—война и не до развлечений, — отрезал я, и долговязый, опешив, протянул:
— Ну, даешь…
А я шел по парку к дому и размышлял о том, что мать сейчас мечется по городу, занимаясь десятками дел, помня непрестанно обо мне. А я что? А я должен ей стать главной опорой на все ближайшие дни, пока не разобьем немцев.
Эвакуация
Меня эвакуируют. Около площади Льва Толстого — дребезжащие трамваи. Нас, школьников, сажают в них. Матери дают десятки напутствий (как будто можно что-нибудь запомнить), бабушки крестят. У мамы на глазах слезы. Неделю назад мы с ней провожали отца в танковую роту. Он гладил ее по голове и говорил: «Не надо… Не надо…»
Я тоже, неожиданно для себя, подхожу к маме, глажу ее по волосам и прошу:
— Не надо… Не надо…
Трамвай трогается, я машу из окна рукой и не испытываю никакой тревоги — просто начинаю новую жизнь. И сам себе кажусь иным, — каким, не знаю, но иным.
В теплушке я разбираю вещи, которые мне положила мама. Нахожу жестяную банку с маслом. Ну зачем мне ее положили, словно я ребенок!
Долговязый окликнул меня:
— Деньги остались?
Я доверчиво раскрыл ладонь, в которой держал сдачу.
— Семьдесят копеек.
— Хватит, — обрадовался он.
Я доел суп, вытер корочкой хлеба тарелку, подошел к кассирше, поблагодарил ее и направился к выходу.
— Ну, пошли в магазин.
— Не пойду, передумал.
— Почему?
— А потому что—война и не до развлечений, — отрезал я, и долговязый, опешив, протянул:
— Ну, даешь…
А я шел по парку к дому и размышлял о том, что мать сейчас мечется по городу, занимаясь десятками дел, помня непрестанно обо мне. А я что? А я должен ей стать главной опорой на все ближайшие дни, пока не разобьем немцев.
Эвакуация
Меня эвакуируют. Около площади Льва Толстого — дребезжащие трамваи. Нас, школьников, сажают в них. Матери дают десятки напутствий (как будто можно что-нибудь запомнить), бабушки крестят. У мамы на глазах слезы. Неделю назад мы с ней провожали отца в танковую роту. Он гладил ее по голове и говорил: «Не надо… Не надо…»
Я тоже, неожиданно для себя, подхожу к маме, глажу ее по волосам и прошу:
— Не надо… Не надо…
Трамвай трогается, я машу из окна рукой и не испытываю никакой тревоги — просто начинаю новую жизнь. И сам себе кажусь иным, — каким, не знаю, но иным.
В теплушке я разбираю вещи, которые мне положила мама. Нахожу жестяную банку с маслом. Ну зачем мне ее положили, словно я ребенок!
Навигация с клавиатуры: следующая страница -
или ,
предыдущая -